Пока пароход шел туристическим маршрутом вдоль африканских берегов к сто­лице Туниса, а оттуда к Алжиру и Гибралтару, Морган открыто демонстрировал всем их бли­зость — он, то обнимал ее за талию, то вдруг целовал при всех. А вечерами они частенько убегали в солярий, где Морган целовал и ласкал ее со все возраставшей от поцелуя к поцелую страстью. Когда же судно заходило в порты, то они бывали на всех экскурсиях с другими пасса­жирами и членами экипажа, и почти всегда за­канчивали день в ночном клубе с варьете и танцем живота.

Однако в Гибралтаре все женщины вдруг, словно сговорившись, наотрез отказались идти на еще один танец живота.

— Хорошо, не кипятитесь, — успокоил их Тим Браунинг. — Я тут знаю местечко, где можно посидеть и без танца живота.

И едва не вызвал бунт, когда заставил всех целый вечер смотреть фламенко.

Но все же, они отлично провели время. Путе­шествие было еще далеко не закончено, но это был последний порт перед Англией, что прида­ло настроению некую исступленность, словно все хотели запомнить этот день надолго. Когда они вернулись на судно, одна пара вызвала оживление всей компании, попытавшись сым­провизировать фламенко, но вечер чуть не был испорчен подвыпившим типом, который, танцуя с Лин, слишком близко прижимал ее к себе, не обращая внимания на ее протесты. Морган обо­шелся с ним очень просто и эффективно: взяв его одной рукой за шиворот, другой — за брючный ремень, он сбросил его в бассейн.

— Настоящий мачо, — восхищенно вымол­вила одна из женщин, обращаясь к Лин и на­блюдая за тем, как товарищи со смехом вылав­ливают матроса из бассейна. Она повернулась к Лин и, задумчиво глядя ей в лицо, задала вопрос, который, видимо, очень давно не давал ей по­коя и который в трезвом состоянии она никогда бы не отважилась задать.

— А что, в постели он такой же герой? Лин, с пунцовыми щеками, пробормотала что-то нечленораздельное и поспешила скрыть­ся. Даже если бы она и знала ответ, то никогда бы не стала отвечать. Но хуже всего то, что ответа она не знала — Морган ни разу не до­вел до конца ни одного из их страстных вече­ров в солярии, ни разу не попытался довести их ласки до логичного и все более желанного для Лин конца. Он прекрасно понимал ее чув­ства — он просто не мог этого не понимать, когда сжимал в руках ее трепещущее тело и слышал ее возбужденно-разочарованные стоны, когда она, не в силах совладать уже с тем, что он с ней делал, все же желала еще большей близости.

Вообще ее чувства находились в полном сумбуре. Временами она была ему благодарна за то, что он не торопит события, ибо это при­давало особую сладость каждому новому откры­тию; временами же, когда она доходила почти до исступления, ей страстно хотелось, чтобы он овладел ею сейчас, прямо сейчас. А иногда, ког­да она лежала одна у себя в каюте, разочарован­ная, у нее вдруг возникало ощущение собствен­ной неполноценности и начинало казаться, что его сдерживает только ее неопытность. А мо­жет, он избегает близости из опасения, что она придаст этому слишком серьезное значение? Если это так, то она должна быть ему благо­дарна. Видимо, он не любит ее, но и не хочет обижать ее. Возможно, для него это просто ку­рортный роман, приятное времяпрепровождение, скрашивающее долгое путешествие, которое ни в коем случае не должно связывать его по воз­вращении в Англию.

И хотя разум говорил ей, что она должна быть ему благодарна, чувства ее и всепоглоща­ющее желание очень скоро покончили с благо­разумием. Да и могут ли любовь и разум идти рука об руку? А Лин была уверена, что любит Моргана. Что еще может означать это непре­одолимое желание, это томление в груди всякий раз, как она его видит? Без него она не мыс­лила будущего. Она говорила себе, что все это просто плотское желание, что она сможет это в себе перебороть, но сердце подсказывало, что это не так. Она хотела быть с Морганом, всег­да и в полном смысле этого слова.

Во время стоянки в Гибралтаре и во всех пор­тах, где их корабль останавливался, Морган всегда ходил на почту, и всегда один, и Лин ре­шила, что он посылает телеграммы ее отцу.