Не слишком сложно поддерживать иллюзию, что Империя, как прежде, велика и мо­гуча, если велик счет в банке. Ведж не сомневался, что в каких-нибудь далеких анклавах годами, мо­жет, даже столетиями будут считать, что Импера­тор жив, здоров и заботится о своих подданных.

Неведение я понять могу, но сознательное заблуждение — увольте...

Он погасил еще одну улыбку, хотя она была упорнее первой. Те же самые люди, которых он считал сознательными уклонистами, напомнили бы ему о недремлющих агитаторах Альянса. По­ловина из них стала бы страстно возражать, что в Империи существует рабство, геноцид и оружие, с легкостью уничтожающее планеты. Вторая по­ловина согласилась бы, да, проблемы существуют, но едва ли это повод для открытого неповинове­ния законному правительству. Они — внутри сис­темы, они работают на нее, изменяют ее, но не хотят понимать, что система прогнила, что ее не изменишь без основательной встряски.

Фокус в том (Антиллес чуть было не улыбнулся опять, врожденную живость характера не могли преодолеть ни жизненные обстоятельства, ни ин­структаж у Кракена), что обе стороны могут ра­зумно и логично аргументировать свою точку зре­ния. Проблема в политике — искусстве компро­мисса, когда круг за кругом идут дебаты, не приносящие плодов. Изменения начинаются, ког­да находится кто-то, кто готов умереть за свои убеждения.

Возле его кресла опять остановился человек:

— Полковник Роат?

Ведж медленно поднял голову. Кивнул.

— Префект Додт? — модулятор ловко скры­вал и неистребимый акцент, и слишком длинные паузы, во время которых Ведж натужно вспоми­нал манеру столичного общения. — Давненько не виделись. Э-э, несколько лет, пожалуй?

Имперский префект Парин Додт — он же Паш Кракен — с достоинством покивал головой.

— Насколько я помню, в последний раз мы встречались на церемонии годовщины траура. Как раз незадолго до того, как вас перевели в действу­ющую армию.